Неточные совпадения
«Избавиться от того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого мужа и худую жену, она поняла, что
болезненная жена считает себя непонятою женщиной, и муж обманывает ее и поддерживает в ней это мнение о себе. Анна как будто видела их историю и все закоулки их души, перенеся свет на них. Но интересного тут ничего не было, и она продолжала свою
мысль.
Когда она ушла, он почувствовал, что его охватило, точно сквозной ветер, неизведанное им,
болезненное чувство насыщенности каким-то горьким дымом, который, выедая
мысли и желания, вызывал почти физическую тошноту.
Он взял со стола и мне подал. Это тоже была фотография, несравненно меньшего размера, в тоненьком, овальном, деревянном ободочке — лицо девушки, худое и чахоточное и, при всем том, прекрасное; задумчивое и в то же время до странности лишенное
мысли. Черты правильные, выхоленного поколениями типа, но оставляющие
болезненное впечатление: похоже было на то, что существом этим вдруг овладела какая-то неподвижная
мысль, мучительная именно тем, что была ему не под силу.
В его груди точно что-то растаяло, и ему с
болезненной яркостью представилась
мысль: вот он, старик, доживает последние годы, не сегодня завтра наступит последний расчет с жизнью, а он накануне своих дней оттолкнул родную дочь, вместо того чтобы простить ее.
Надежда Васильевна и Лоскутов — это были два роковые полюса, между которыми с
болезненным напряжением теперь опять вращались все
мысли Привалова…
Доктора убивала
мысль, что болезнь Зоси обязана своим происхождением не разбитому чувству любящей женской души, а явилась вследствие
болезненного самолюбия.
Это был кризис,
болезненный переход из юности в совершеннолетие. Она не могла сладить с
мыслями, точившими ее, она была больна, худела, — испуганный, упрекая себя, стоял я возле и видел, что той самодержавной власти, с которой я мог прежде заклинать мрачных духов, у меня нет больше, мне было больно это и бесконечно жаль ее.
Но наступают времена, когда
мысль, утомленная
болезненным гамлетизмом, должна вернуться к здоровому дон-кихотизму.
Отсюда, наконец, вытекали инстинктивные потуги детской
мысли, отражавшиеся на лице
болезненным вопросом. Эти наследственные, но не тронутые в личной жизни «возможности» световых представлений вставали, точно призраки, в детской головке, бесформенные, неясные и темные, вызывая мучительные и смутные усилия.
Искреннее всех горевал о Карачунском старый Родион Потапыч, чувствовавший себя виноватым. Очень уж засосала Рублиха… Когда стихал дневной шум, стариковские
мысли получали
болезненную яркость, и он даже начинал креститься от этого наваждения. Ох, много и хороших и худых людей он пережил, так что впору и самому помирать.
К огню он питал какое-то
болезненное пристрастие и по целым часам неподвижно смотрел на пылавшие кричные огни, на раскаленные добела пудлинговые печи, на внутренность домны через стеклышко в фурме, и на его неподвижном, бесстрастном лице появлялась точно тень пробегавшей
мысли.
И затем, словно искра, засветилась
мысль:"Да, надо кончать!"То есть та самая
мысль, до которой иным, более сложным и
болезненным процессом, додумался и я…
Мужик остановил, и Степана Трофимовича общими усилиями втащили и усадили в телегу, рядом с бабой, на мешок. Вихрь
мыслей не покидал его. Порой он сам ощущал про себя, что как-то ужасно рассеян и думает совсем не о том, о чем надо, и дивился тому. Это сознание в
болезненной слабости ума мгновениями становилось ему очень тяжело и даже обидно.
На вопрос: для чего было сделано столько убийств, скандалов и мерзостей? — он с горячею торопливостью ответил, что «для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу и расшатавшееся таким образом общество,
болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей
мысли и самосохранения, — вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и опираясь на целую сеть пятерок, тем временем действовавших, вербовавших и изыскивавших практически все приемы и все слабые места, за которые можно ухватиться».
Болезненная истома сковывает ум; во всем организме, несмотря на бездеятельность, чувствуется беспричинное, невыразимое утомление; одна только
мысль мечется, сосет и давит — и эта
мысль: гроб! гроб! гроб!
Но всего более угнетало Кожемякина отношение окуровцев к женщине, оно с печальной ясностью обличало в тёмных душах людей присутствие чего-то страшного, что — он чувствовал незаметно прилеплялось и к его душе грязным, ядовитым пятном, вызывая соблазнительные, тревожные
мысли и стыдное,
болезненное напряжение в теле.
И вдруг странная,
болезненная, тоскливая
мысль промелькнула у меня в голове: «Все это уже происходило когда-то, много, много лет тому назад в моей жизни…
Я продолжал мечтать, пополняя недочеты и прорехи действительности игрой воображения. Мое настроение принимало
болезненный характер, граничивший с помешательством.
Мысль о последнем приходила мне не раз, и, чтобы проверить себя, я сообщал свои мечты Пепке. Нужно отдать полную справедливость моему другу, который обладал одной из величайших добродетелей, именно — уменьем слушать.
Болезненная, мстительная и страшная
мысль, мелькнувшая еще там, на дороге, овладевала им все более.
Чрезмерное количество выпитого сегодня вина не опьянило Андрея Ильича, но действие его выразилось р необычайном подъеме энергии, в нетерпеливой и
болезненной жажде движения… Сильный озноб потрясал его тело, зубы так сильно стучали, что приходилось крепко стискивать челюсти,
мысль работала быстро, ярко и беспорядочно, как в горячке. Андрей Ильич, незаметно для самого себя, то разговаривал вслух, то стонал, то громко и отрывисто смеялся, между тем как вальцы его сами собой крепко сжимались в кулаки.
Я никогда до того времени не замечал такой изменчивости в настроении матери. То и дело, обращаясь к своему
болезненному состоянию, она со слезами в голосе прижимала руку к левой груди и говорила: «Рак». От этой
мысли не могли ее отклонить ни мои уверения, ни слова навещавшего ее орловского доктора В. И. Лоренца, утверждавшего, что это не рак. В другую минуту мать предавалась мечте побывать в родном Дармштадте, где осталась старшая сестра Лина Фет.
И он не мог понять и старался отогнать эту
мысль, как ложную, неправильную,
болезненную, и вытеснить ее другими правильными, здоровыми
мыслями. Но
мысль эта не только
мысль, но как будто действительность, приходила опять и становилась перед ним.
Какое-то
болезненное замирание, какая-то мутность и неподвижность
мыслей, которые подобно тяжелым облакам осаждали ум его, предвещали одни близкую бурю душевную.
Слова самого Гоголя утверждают меня в том мнении, что он начал писать «Мертвые души» как любопытный и забавный анекдот; что только впоследствии он узнал, говоря его словами, «на какие сильные
мысли и глубокие явления может навести незначащий сюжет»; что впоследствии, мало-помалу, составилось это колоссальное создание, наполнившееся
болезненными явлениями нашей общественной жизни; что впоследствии почувствовал он необходимость исхода из этого страшного сборища человеческих уродов, необходимость — примирения…
— Стелла! — крикнул Аян. Судорожный смех сотрясал его. Он бросил весло и сел. Что было с ним дальше — он не помнил; сознание притупилось, слабые,
болезненные усилия
мысли схватили еще шорох дна, ударяющегося о мель, сухой воздух берега, затишье; кто-то — быть може, он — двигался по колена в воде, мягкий ил засасывал ступни… шум леса, мокрый песок, бессилие…
Когда наступила ночь, в камере этапа не спали только два человека. Бесприютный, полулежа на нарах, при свете сального огарка поворачивал страницу за страницей. Лицо его выражало сильное, почти
болезненное напряжение
мысли, морщины на лбу углубились, и по временам, когда бродяга отрывался от книги и, устремив глаза в потолок, старался вдуматься в прочитанное, — на лице его явственно виднелось страдание.
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все
мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг
болезненного одра его, каждая
мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он
мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
Ордынов поднял голову и с диким изумлением взглянул на нее. Какая-то безобразная
мысль мелькнула в уме его. Катерина видела судорожное,
болезненное сжатие его лица.
Болезненное состояние, жар и полу притупленное благодаря ему сознание, как-то мешали ей глубоко и вдумчиво отнестись к своему несчастью. Прежнее тупое равнодушие и апатия постепенно овладевали ей… Болезнь делала свое дело… Горела голова… Озноб сотрясал все тело… И ни одной ясной последовательной
мысли не оставалось, казалось, в мозгу.
Ей и самой хотелось отдохнуть, и была притом мечта, что морские виды, белые ночи и одинокие ночные прогулки по пляжу поднимут любовное настроение Веревкина, отвлекут его от
мыслей о Елене Дмитриевне и разрешат
болезненный вопрос о браке.
Вид этого плачущего, испуганного ребенка пробудил в его сердце жалость. Первой
мыслью его было отвезти ее назад, на ферму, но он тотчас же прогнал эту
мысль. Трепет, хотя и
болезненный, ее молодого, нежного тела, который он так недавно ощущал около своей груди, заставил его содрогнуться при
мысли отказаться от обладания этим непорочным, чистым созданием, обладания, то есть неземного наслаждения. Рука, протянутая уже было к звонку, чтобы приказать готовить лошадей, бессильно опустилась.
Это ему удалось только отчасти, так как глядя в
болезненное, страдальческое лицо своей пациентки, у Федора Дмитриевича нет-нет да мелькал образ графини Конкордии и гнетущая
мысль о том, что горе могло наложить на ее прелестное личико такую же печать страдания, какую наложила на лицо стоявшей перед ним женщины неизлечимая болезнь, до боли сжимала ему сердце.
Наталья Федоровна сама не понимала причину охватившего ее волнения, которое, когда она осталась одна, разделась и бросилась в постель, стараясь уснуть, не только не уменьшалось, но все более и более росло, угрожая принять прямо
болезненные размеры. Голова ее горела, кровь приливала к сердцу, и
мысли одна несуразнее другой проносились в ее, казалось ей, клокочущем мозгу.
«Она было просто в горячечном бреду, а я негодяй воспользовался этим ее
болезненным состоянием!» — думал он, и волосы его при этой
мысли поднимались дыбом.
Луку Ивановича схватило за сердце. Ему сделалось гораздо горче, чем он ожидал, от
мысли, что, быть может, завтра этой кривоногой девочки не будет здесь. А давно ли он ее призрел еще грудную, красную,
болезненную, с коклюшем, нанимал кормилицу, когда мать заболела, давал денег на пеленки, на кофточки, на баветки, часто сам водил ее на помочах и заставлял ее повторять те слова, какие уже давались ее шепелявому детскому языку.
Ее стали посещать даже черные
мысли; брат был слабого здоровья, он долго не протянет, она — единственная наследница. Вот тогда она заживет по-своему, самостоятельно. Так работало
болезненное воображение княжны.
В
болезненной темноте закрытых ставен, среди чудовищных грез, рожденных алкоголем, под тягучие звуки упорных речей о погибшем первенце у жены его явилась безумная
мысль: родить нового сына, и в нем воскреснет безвременно погибший.